таких соглашений очень редки, свидетельствует, что сам по себе свободный рынок вряд ли сможет самостоятельно распределять традиционный капитал.

Теоретически покупка акций на фондовом рынке дает людям возможность приобрести долю собственности во многих компаниях. Проблема, однако, заключается в том, что, как и правовая система, фондовый рынок «открыт для всех – как отель «Ритц»»[560]. На практике у большинства людей нет ни финансовых средств, ни необходимых знаний, чтобы совершать выгодные капиталовложения. Например, в США почти каждый из 10 % самых богатых людей владеет акциями, но среди 50 % самых бедных людей они есть только у трети, что отражает неравенство, о котором говорилось ранее в этой книге[561]. Поэтому государство, распределяющее капитал, могло бы приобрести долю от имени тех, у кого его нет, и объединить их инвестиции в Фонд благосостояния граждан.

Такой прецедент уже есть – это суверенные фонды благосостояния, большие пулы государственных средств, вкладываемых в различные сферы. Крупнейший в мире фонд стоимостью более 1 трлн долларов принадлежит Норвегии. Когда эта страна начала разрабатывать свои нефтяные запасы, правительство не стало сразу тратить всю прибыль, а «от имени норвежского народа» создало фонд[562]. При населении около 5,2 млн человек каждый гражданин имеет свою долю в размере около 190 тысяч долларов. Каждый год часть средств Фонда вкладывается в развитие норвежской экономики.

Постоянный фонд размером в шестьдесят миллиардов долларов есть и у Аляски. Начиная с 1976 года около четверти ежегодных отчислений от добычи нефти и газа в этом штате направляются в фонд. И каждый год определенный процент от имеющихся в фонде средств перечисляется всем аляскинцам, в данном случае через прямые выплаты – около 1400 долларов – каждому жителю штата[563].

Однако на данный момент подобные фонды являются исключением. Как показывает график 10.3[564], во многих странах объем государственного традиционного капитала по отношению к размеру национальной экономики сокращается, тогда как объем частного – растет.

Еще в 1960-е годы Джеймс Мид, лауреат Нобелевской премии по экономике, предвосхитил роль Большого государства в распределении капитала. Беспокоясь о грядущей автоматизации, он предложил, чтобы государство владело капиталом от имени всех граждан. Он называл это «социалистическим государством», но такой ярлык не совсем верен: он игнорирует разницу между государством, частично владеющим этими компаниями, – то, что имею в виду я, – и государством, полностью контролирующим деятельность этих компаний, – то, чем обычно занимаются традиционные социалисты. В качестве названия лучше всего подходит «государство, распределяющее капитал».

График 10.3. Частный и государственный капитал

Государство, поддерживающее труд

До сих пор я считал само собой разумеющимся, что экономика движется к меньшему количеству работы. Поэтому я решил, что роль Большого государства – следовать в том же направлении, вмешиваться и перераспределять экономическое благосостояние, создаваемое новыми технологиями, если рынок труда – традиционный распределительный механизм – с этой задачей уже не справляется. Однако есть альтернатива: можно сопротивляться движению в этом направлении. В таком случае Большое государство действовало бы противоположным образом, т. е. не следовало бы пассивно за техническим прогрессом, а активно защищало бы мир труда от происходящих изменений.

В ответ на эту мысль я могу покачать головой и одновременно кивнуть. Экономист во мне видит мало причин защищать рынок труда в попытке удержать всех на традиционной оплачиваемой работе. В конце концов, с неумолимой экономической точки зрения, у работы есть только две цели: сделать экономический пирог больше или обеспечить каждому свой кусок. Но работа – не единственный способ достижения этих целей. Новые технологии, вытесняющие людей с работы, будут продолжать увеличивать пирог, и такие методы, как УБД, позволяют нарезать его даже в мире с гораздо меньшим количеством работы. Так почему же мы вообще должны сопротивляться движению в этом направлении? Один из очевидных ответов состоит в том, что работа преследует не только экономические цели – об этом речь пойдет в последней главе. Но чисто экономические аргументы в защиту мира труда звучат не очень убедительно.

И все же я ловлю себя на том, что киваю в знак согласия, просто чтобы уйти от ответа. Мир с меньшим количеством работы не возникнет в одночасье. Спрос на человеческий труд будет снижаться прерывисто, начиная с небольших ниш на рынке труда и набирая темп с течением времени. При этом изменения постепенно начнут проявляться не только в количестве, но и в качестве рабочих мест, в оплате. В свою очередь, по мере сокращения спроса на людей их экономическое значение уменьшится, вследствие чего они потеряют влияние и им будет все труднее сопротивляться стремлению жадных до прибыли работодателей платить им как можно меньше. Уже сегодня у работников не очень прочное положение: в развитых странах профсоюзы сильно ослабли в последние десятилетия[565].

Это означает, что Большое государство может не только попытаться изменить направление движения или пассивно следовать за ним, но и выбрать альтернативный вариант, начав поддерживать труд. Оно способно помочь работникам во время переходного периода и проследить за качеством и достойной оплатой остающихся профессий. Цель состоит не в том, чтобы изменить пункт назначения, а в том, чтобы сделать путь максимально гладким для работников. Пока есть работа, которую нужно выполнять, государство будет содействовать тому, чтобы она была «хорошей», тем более что работникам, действующим в одиночку, будет все труднее этого добиваться. Джон Кеннет Гэлбрейт обозначил различные силы, сдерживающие концентрацию экономической мощи, термином «уравновешивающая сила»[566]. В XXI веке, когда уравновешивающая сила работников сходит на нет, государство должно выступить от их имени.

Мы должны реалистично оценивать возможности государства в отношении поддержки труда. Широко распространена точка зрения, что нам нужно просить фирмы разрабатывать новые технологии, дополняющие, а не заменяющие человека, тем самым помогать работникам, а не вредить им. Генеральный директор Microsoft Сатья Наделла назвал это «грандиозным вызовом»[567]. Но если такие разработки не отвечают финансовым интересам компаний, то это все равно что просить их о благотворительности – идеалистическая, нереалистичная основа для крупномасштабной институциональной реформы. По сообщению New York Times, на Всемирном экономическом форуме 2019 года в Давосе крупные бизнесмены публично обсуждали, как сдержать «негативные последствия внедрения искусственного интеллекта и автоматизации для рабочих», но в частном порядке разговоры шли о «другой истории – стремлении автоматизировать собственные мощности, чтобы оставаться впереди конкурентов»[568].

Мы должны определять характер функционирования институтов исходя из того, как ведут себя люди. Их нужно принимать такими, какие они есть в экономической жизни, т. е. эгоистичными и пристрастными, а не какими мы хотели